Сегодня Михаилу Генделеву исполнилось бы семьдесят два. Но не исполнилось, с 2009 так и осталось пятьдесят девять. А вот успел Михаил Самуэльевич (он подчеркивал, что тезка Ильфо-Петровского персонажа) на все пресловутые сто двадцать.
Он был поэт, эссеист, не побоюсь этого весьма потасканного словечка — эстет, литератор, критик. Анчар — это тоже профессия. Извергание Генделевым яда было куда токсичнее и величественнее, нежели у пушкинского дерева, и яд был, смею заметить, высочайшей пробы. Врач. Кормилец и художник еды "… Мои кулинарные экзерсисы — не попытка утоления гастрономической ностальгии в тяжелых полевых условиях чужбины. Это попытка (следуй за мной) воспитания ваших израильских чувств" (из «Книги о вкусной и нездоровой пище»). Черт знает сколько лет назад я читала публикации в серии «Общества чистых тарелок» и от души наслаждалась тем, что в жизни ненавижу: генделевским сексизмом, до известной степени — снобизмом, умением подать себя, прекрасного, как изысканное жаркое — широким метательным жестом на стол.
Впрочем, сам он говаривал, что неоднократно проводил опыты на людях. Однажды на глазах изумленной публики умудрился обидеть одним тостом всех присутствующих числом полтора десятка.
Он умел создать некий контекст имени своего прихотливого вкуса. Надмирность в сочетании с некой надменностью небожителя — а что, имел право. Он увез собственный контекст из тогдашнего Ленинграда, он воссоздал его в другой транскрипции в Израиле, что вызывало неоднократные претензии к нему — вполне советские публикации русскоязычной прессы об «антинациональном и антисионистском течении небольшой группы модернистов». Впоследствии Генделевский замкнутый на себя внутренний мир раздражал российского читателя. Ему было плевать. Он этот